Симпозиум

Симпозиум «О музее нематериального» заявлен как передвижная дискуссионная платформа IX Международной Ширяевской биеннале современного искусства. Он посвящён разработке стратегических концептуальных методов новой музейной практики.

Тема 2016 Ширяевской биеннале «Кэш» — «вскрывает конфликт между желанием выстроить доверительные отношения людей друг с другом и выжить в новых правилах сетей тотального рынка». Музей как художественная институция оказывается здесь стратегически важным объектом, поскольку обналичивает запросы современного общества и исследует его потребности, традиционно играет ключевую роль в формировании и развитии культуры исторической памяти общества, выступает катализатором художественных процессов современности.

Ширяевская биеннале выбрана как событийная рамка симпозиума, поскольку за историю своего существования стала культурным брэндом региона и точкой сборки международных художественных инициатив, предложила новую практику экспонирования современного искусства. Основной проект биеннале включает приобщение и обращение зрителя в процесс и состав нового опыта восприятия современного искусства, который избегает готовых формул успеха и доступа к событию и не попадает в формат чисто «культурного досуга и развлечения».

Симпозиум посвящен осмыслению регионального и мирового опыта музеификации искусства, включая его актуальные практики, а также проблемам создания полифункционального ресурсного центра для развития современного искусства в Средневолжском регионе.

День первый

Роман Коржов: Наш симпозиум посвящён теме нематериального, поскольку номадическое шоу в рамках основного проекта биеннале связано с нематериальным производством. Пограничное состояние «материальное/нематериальное» мы, кураторы, выстраивая проект, связали с темой «кэша» как некоего остатка, того, что остаётся «в наличии».
Также симпозиум предполагает обсуждение существования и функционирования новой институции в Самаре — Средневолжского филиала ГЦСИ на Фабрике-кухне. Вероятно, от участников прозвучат какие-то идеи о роли новой институции в городе, нам всем удастся обсудить вопросы, связанные с новым зданием, местом, нашими совместными проектами.

Виктор Мизиано: Сюжет обсуждения и его интрига обозначены Романом. У кураторов ширяевской биеннале есть уникальный опыт многолетнего проведения выставочного проекта, во многих пунктах нарушающего устоявшийся формат большой выставки биеннального типа, мегавыставки. Опыт номадической, эфемерной выставки уникален и интересен.

Неля Коржова: Почему тема «Кэш»? Для всех нас, жителей постиндустриальной эпохи, таких, как я, проблема наличных встала очень остро. Я испытываю беспокойство, что получаю зарплату на карточку. У меня нет контакта глаза в глаза с тем, кто это делает, но я понимаю, что нахожусь в какой-то системе, которая работает сама по себе, я ей принадлежу. Я принадлежу к людям, которые живут от зарплаты к зарплате, как и большинство людей в нашей стране. Завтра отключат свет, и я её не получу. Когда-то Ленин делал революцию и для это нужно было захватить телефон, телеграф. Сейчас можно просто отключить свет и захватить всё.
Встаёт такой вопрос, что я постоянно кому-то должна и вы тоже. Мы не хотели включаться в эту игру, но мы в неё включены, мы что-то получаем и должны. Моя позиция: художник всегда стоит «на котурнах», его волнует, что значит жить, а не выживать, и как это сделать. В эпоху виртуальных платежей из искусства ушёл предмет. Все не хотят работать не с реальной скульптурой, а с социальной. Но социальные проекты, в которые мы вынуждены кинуться, делают художника зависимым от мнения социума. Это проблема. Мы ушли в Ширяево в 99-м для того, чтобы не зависеть от мнения. И если у нас доверительные отношения с людьми из этого места, то это потому, что мы не пытались принести пользу, но держались чётко человеческой линии, что и вызывало неподдельный интерес.
По поводу музея. Террористический акт в Пальмире вывел искусство на какую-то новую грань. Атака на башни-близнецы была атакой на бизнес. Но если террористы заинтересовались музеем — значит, искусство представляет интерес, равно для религиозного и обыденного мировоззрения.

Роман Коржов: Хотел бы добавить одну вещь. Виктор заметил, что Ширяевская биеннале не вписывается в контекст больших выставок, оказываясь во многом экспериментальным проектом. Музейное пространство, где обычно выставляются работы биеннале, заранее уже обрамляет показ. Условно мы имеем здесь «белый куб». В нашем же случае традиционная рамка репрезентации искусства отсутствует. Мы постоянно меняем места. Рамка здесь постоянно меняется. Вопрос, какова же она, если встреча с искусством всё же происходит? Важным компонентом номадической выставки является отсутствие медиатора, посредника между художником и зрителем. В этот момент и появляется нечто новое, что мы пытаемся осмыслить как новый эксперимент.

Виктор Мизиано: Рамка — это не только стены, это понятие символическое. Названием «ширяевская биеннале» рамка вполне очерчена, мы здесь находим сложившийся формат. Поставить новые подпорки под эти символические стены, возможность прочертить более отчётливо институциональные рамки эксперимента даёт новая институция — музей.
Второе замечание. Смею предположить, что с того самого момента, когда вы решили делать биеннале, сама специфика места, не только ваше воображение, задала формат — номадизм, эфемерность.
Для меня самой яркой иллюстрацией в современной европейской и американской социологии искусства явилось понятие «глокального», в котором объединены два базовых измерения современности: глобальное и локальное. Глокальное — нечто, что и есть глобальное, но не растворяется в нём, чуткое и внимательное к месту. Ваш проект для меня глокален, он не замыкается в провинциализме, но ведёт диалог из этого вот места с глобальными проблемами. Не мейнстрим, но и не провинция, интернациональный проект, который вырастает из конкретного места, чуток к нему. Примеров такого рода успешного осуществления локального измерения немного, а в России их можно пересчитать на пальцах. Сочетание интернационального духа и проблем сегодняшнего дня, способность кураторов извлекать массу идей, интеллектуальных кодов из места, из которого ведётся диалог с глобальными проблемами, отличают ширяевский проект от многих других биеннале, включая московскую.
Я это говорю сейчас, потому что проблема состоит в том, как перенести опыт биеннале в музей. Вам нужно, на мой взгляд, создать институцию нового типа, которая бы также тонко откликалась на глобальные проблемы, не утрачивая связь с местом из которого вы говорите. Думая, что делать, нужно думать о своём контексте, о тех людях, которые здесь живут. Проблемы этих людей, уязвимость самого места, даже слабости подскажут интересные идеи, ходы выставочной политики, помогут выработать отвечающие решению такого рода задач общие стратегии.

Виталий Пацюков: Маленькая реплика, которую я свяжу с перформансом «Обмен или любовь», показанный самарскими художниками, где была очерчена геометрия/ топография пространства обмена и пространства любви. Какова роль зрителя в образованном организме? Зритель выбирал, каким будет это пространство. Моменты его выбора фиксировались на руке девушки, тело, рука превращались в своеобразный компьютер, накопитель и преобразователь информации. Территория перформанса изменялась в зависимости от нашего поведения, в конце перформанса могло произойти совместное передвижение, но девушка в результате зрительского выбора ушла, покинула его «территорию», назовём её территорией культуры. Сама эта территория обрела органику, превратилась в самостоятельный организм, который начинает жить непреднамеренно и способен начинать новые процессы. Та органика процесса взаимодействия, которая здесь возникла, привела к изменению территории, в неё вошла вода, по которой уплывает юноша, территория перформанса здесь развивается, обретает дополнительные смыслы, границы здесь движутся сами.

Виктор Мизиано: Я всё же имел в виду не метафизику пространства, которая выявлена Виталием Пацюковым, но интегрированность проекта в некие социальные условия. Инфраструктурная бедность Ширяево подсказала самое ценное, что, на мой взгляд, есть в проекте — это эфемерность выставки, номадизм биеннале. Совет: создавая новую институцию современного искусства в Самаре, не нужно делать ошибку периферийных кураторов и делать ещё один Тейт-модерн, или баденскую Кунстхалле. Дело не в отсутствии ресурсов, просто это не интересно, такие институции уже есть. Лучше опираться на специфику места, даже его бедность может подсказать интересные решения. Слабость может оказаться силой.
На самом деле, разговором о локальном надо было завершить симпозиум. Но мне хотелось подвести к выступлению коллеги из Нижнего Новгорода, директора Волго-Вятского ГЦСИ Анны Гор, человека, чей центр, может быть, на сегодня является первым и наиболее убедительным представителем движения глокальных институций, открытых решению глобальным проблемам.

Анна Гор: Я начну всё-таки с Ширяево, поскольку мы много лет находимся в тесных профессиональных и дружеских отношениях с кураторами ШБ, в какой-то момент она проходила под брэндом нашей орагнизации. И здесь важны те базовые установки, которыми мы все пользуемся. И ШБ, и Арсенал — это «музеи нетрадиционной ориентации». И та, и другая институциональная система являются продуктами какого-то невероятного усложнения действительности. При этом действительность усложняется, но и, к сожалению, при этом теряет глубину. И этот момент ознаменован проведением биеннале самого разного устройства и типа, где единственным общим моментом является то, что событие происходит раз в два года. Мне кажется, важно понять, что жизнь требует разных моделей, разных подходов. Поддержу Виктора, очень важно понимать, на какой территории, в каком месте происходит то или иное явление. И условно говоря, то, что мы видим во внешнее сходстве некоторое пересечение Ширяево с «Николой Ленивцем», на самом деле это разные события. При этом непохожесть не делает что-то хорошим или плохим, это вообще другие категории.
Так же с музеем. Музей нематериального — очень удачная метафора, потому что мы с вами привыкли, что музей — это что-то материальное. Это здание, это коллекция, это экспозиция, витрины, предмет. Но когда ещё в 2000 году, ещё за несколько лет до того, как мы получили здание Арсенала в Нижегородском Кремле, мы стали обсуждать с художественным сообществом, как сделать в арсенале музей, художники (а это были очень известные на сегодняшний день российские художники, среди них Дмитрий Гутов, Николай Полисский, Александр Пономарёв, очень разные и очень крупные фигуры современного искусства), они все очень дружно сказали: «Никаких коллекций!» Мы поняли, что строим музей нового типа, музей процесса. Это не значит, что мы не пользуемся произведениями известных собраний. Как раз наоборот. Мы понимаем, что сейчас мир реально стирает любые границы, так что границы между музеем и собраниями стираются, произведение начинает ездить по всему свету и мы теоретически можем получить любые произведения. Но совершенно реально для наших выставок мы получали коллекции из Русского музея, Третьяковской галереи, сейчас формируется серьёзная коллекция из ГЦСИ. Искусство, как и художник, курсирует по всему свету. До сих пор очень многие специалисты считают, что коллекция и музей — это практически знак равенства. Нам нужно было понять, музей чего мы делаем? Что мы музеефицируем? И мы пришли к тому, что мы музей сегодняшнего дня. В сегодняшнем дне нас интересуют две стороны: с одной стороны, искусство, которое делают художники, с другой — те проблемы, которые современность ставит перед всеми людьми. И территория Арсенала — это территория, где эти два очень больших и серьёзных вопроса встречаются. Где художники представляют свой ответ на запрос современности, а зрители задают этот вопрос художникам, они находятся в диалоге. Вот инспирировать этот диалог — задача музея.
Форма диалога может быть разная. Например, вчера прошло открытие объекта перед зданием Арсенала. Он представляет собой полый ствол дерева. Он сделан специально, это такие большие деревянные части, складывающиеся в туннель, внутри которого маленький ребёнок может узнать, как построено дерево. Он может потрогать корни, пощупать кору, увидеть годовые кольца, тактильно их ощутить, там лежат листья в определённой части дерева. Это как бы изнутри постижение окружающей действительности маленьким ребёнком. Но это не отдельный предмет, который представляет собой забавную современную интерактивную детскую площадку. Это параллельная программа серьёзной взрослой большой «Жизнь живого» выставки, которая идёт в Арсенале. Это очень важный принцип нашей работы, принцип матрёшки, когда одно вставляется в другое, становится более крупным, смыслы наращиваются и укрупняются. А сама выставка «Жизнь живого», которые сделали кураторы, сотрудник центра Алиса Савицкая и художник Артём Филатов, рассказывает о том, что город — это система, где всё связано со всем. Она состоит из трёх разделов, один раздел — это резиденция для трёх авторов из Воронежа, Москвы и Санкт-Петербурга. Они жили в нашей резиденции и находили сюжеты в Нижнем, но использовали свою стратегию. Так, например, петербургская художница Лера Лернер нашла несколько городских сумасшедших в Нижнем Новгороде. Правда, один из них оказался Борис Гребенщиков, который пел на нашей главной улице. Городские сумасшедшие как бы плетутся, собирают ткань города своими странными акциями, странной музыкой, странными поделками, но без них город был бы неполон, не жив. Вот эти поиски живых мест, живых уголков…. «Живой уголок» так называется специальный раздел выставки, художник Владислав Ефимов, показывает проект, публика спрашивает, когда он будет снова, настолько он задел городской нерв. Это фотографии обречённых объектов, разрушающихся, которые уходят из города. Это настоящие детали этих домов, какие-то наличники, доски, двери, разные просто отвалившиеся части и домашние комнатные цветы. Всё вместе это составляет такую инсталляцию, посвящённую жизни и органическому существованию. «Живой уголок» — это вторая часть выставки.
И третья часть, очень важная, находится в большом музейном пространстве, это коллекция ГЦСИ, где крупные глобальные имена представлены в контексте размышления о городском пространстве, о городе, человеке, о взаимосвязях. Диапазон имён от Родченко до Кунеллиса, от Балкенхол до Нины Котёл, это очень хорошо вводит зрителя в контекст того, что проблемы нашего города — это проблемы всех городов. И, таким образом, мы отвечаем на очень важный вопрос, дискуссии о котором возникает в разных сообществах горожан, о том, куда развиваться городу, как жить дальше, как расстаться с тем, что невозможно сохранить, но что всем очень дорого, например, старые одноэтажные, двухэтажные деревянные дома, в каких домах будут жить наши потомки, и вообще как мы существуем на этой территории. Выставка про то, как мы существуем, но средства, которые используются для установления диалога — это то, что думают по этому поводу художники.
В любом случае, фабрика-кухня в Самаре обладает другими пространственными характеристиками, нежели Арсенал, но может развиваться в чём-то похожим образом, взяв за основу Ширяево и выстроив диалог с самарской реальностью через разного рода художественные объекты. При этом мы не уходим от слова «музей», потому что музей сегодняшнего дня, современный музей не раскладывается по коробочкам и витриночкам, не стремится всё расклассифицировать, а наоборот, ищет объединяющую концепцию, находит такие пересечения контекстов, которые были бы адекватны сегодняшнему дню. Музей современных вопросов и ответов, музей актуальности как раз создаёт актуальный контекст, очерчивает контекст тех проблем, который волнует всех людей. Я имею в виду не только музей современного искусства, но любой музей. Просто современное искусства делает это наиболее ярким образом.

Виктор Мизиано: Меня не смущает идея музея без коллекции. Но тем не менее, не закрадывалось ли в вас за эти годы подозрение, что вы отказались от формирования коллекции на том основании, что по большому счёту, что у вас была на этом первом этапе масса других задач? Нет ли у вас ощущения, что со временем желание начать собирать коллекцию у вас появится? Я солидарен с теми, кто уговаривал вас не собирать коллекцию. Я понимаю, почему. Хотелось отказаться от представления о музее как универсальном полотне художественного развития страны, национального, или мирового развития. От модели центра Помпиду, MOMA в Нью-Йорке, Лувра, традиционного музея, который всем нам сейчас скажет, что такое история искусства, история современного искусства. От этого типа музея все пытаются отказываться, он невозможен по логике современного культурного, социального развития. Но вместе с тем, у институции, работающей именно в локальном контексте очевидным образом будут появляться ситуации, когда от неё потребуется взять ответственность за убывающее время, за уходящие ценности, их сохранение, их фиксирование. Не обязательно всё. Вы можете сделать музей без Хёрста, музей, где не будет работ Ольги Чернышёвой или Ильи Кабакова, может быть, в этом и нет необходимости. Каждое новое произведение будет появляться в коллекции исключительно в силу того, что будет вырастать из вашей работы. Эти работы будут появляться из вашей инициативы. Или будут созданы из контекста, в котором вы живёте и за который отвечаете. Ситуация подведёт вас к этому.

Олеся Туркина: И опыт Арсенала, и Ширяевской биеннале несёт для всех нас очень важные моменты, как для государственного музея, так и независимых институтов. Когда Анна Марковна говорила о возможной работе с коллекциями других музеев, она имела в виду пример взаимодействия ГЦСИ и Русского музея, это был номадизм был в квадрате. Арсенал был в процессе реставрации и поэтому Нижегородская ГЦСИ сделала выставку из Русского музея в Художественном музее Нижнего Новгорода. Не музей Нижнего Новгорода сделал, а именно ГЦСИ, поскольку транспортировка, страховка — это очень ответственные вещи, тут очень чёткий менеджмент, который есть у Ширяевской биеннале и деятельности Арсенала.
На момент выставки из Русского музея количество зрителей в музее увеличилось в пять-десять. Музей, который обладает сокровищами авангарда, в который ходят три раза в жизни, более не возвращаясь, на этот раз привлёк своего зрителя. Когда ГЦСИ привезли выставку из Русского музея, зрители туда побежали. Плюс это были экскурсии, выставки, лекции, новые художники.

Виктор Мизиано: Ремарка, закрывающая дискуссию. Я абсолютно согласен с огромными ресурсами и абсолютной современностью номадического подхода к показу, осмыслению искусства, видение его истории. Номадизм как принцип очень важен. Но как не верно было бы впадать в крайности глобального, или локального, было бы неверно абсолютизировать номадизм как универсальную методологию. Точно также, как, разумеется, было бы ошибочным и даже реакционным говорить о вечных ценностях, не говоря о скрепах и тому подобном, как и о типологии устойчивого, что неизбежно возникает, когда начинаем говорить о типологии абсолютного и вечного. Некое понятие между стационарным, между верностью месту, между «верностью» вообще (понятие Алена Бадью) и понятием, которое может быть эквивалентом глокального, который ввела Катрин Малабу, это пластичность. Пластичность — это нечто, что можешь менять, подстраивать к новым обстоятельствам, так можно пластично мять мяч, до какого-то момента, дальше сталь. Нужно искать равнодействие между открытостью меняющемуся миру, отказу от догматизма и, с другой стороны, ценностям верности и устойчивости, абсолютной позиции, важно найти в работе художественной институции.